ПАМЯТИ ДРУГА

В недавнем разговоре с Морисом Шлемовичем Бонфельдом, когда я упомянул о каком-то своем недомогании, он сказал: «Так что же делать? Ведь мы теперь явно едем в эту сторону!» Потом мы еще пошутили на эту тему, поскольку неясно было, какую другую сторону имел в виду Морис Шлемович в первой половине нашей жизни. И все же я не ожидал, что он отправится в ту самую сторону так скоро и внезапно…

Он был настоящим другом Нижегородского музыкознания. Современные студенты, может быть, не знают,что в нашей консерватории он появился впервые давно, на одной из научных конференций прошлого века. Помню, как сразу расположило в его пользу редкое в нашем мире сочетание научной принципиальности и в то же время — открытости, щедрой способности поделиться своими мыслями с любым заинтересованным собеседником. Позднее М. Бонфельд выступал и на последующих конференциях, в том числе нынешнего цикла «Искусство XX века», приезжал и по другим поводам: был членом Диссертационного совета ННГК, председателем госкомиссии, причем не только у музыковедов, но и у исполнителей. А наши с ним встречи происходили с широким географическим размахом, в разных городах России: Петербурге, Москве, Ростове-на-Дону, Вологде — его родном городе, где он многие годы заведовал кафедрой музыкознания в Педагогическом университете.
Прошлой весной, на Вологодской конференции, инициатором которой он был, интересно и радостно было наблюдать его, так сказать, в родной стихии, в центре этого многолюдного форума и в кругу обожающих его вологодских музыкантов. В его трехкомнатной квартире меня поразило какое-то невероятное отсутствие видимых стен: все они целиком заслонены книгами по философии, эстетике, филологии, истории искусств и, конечно, музыкознанию. И хотя эрудиции Мориса Шлемовича была созвучна такому книжному изобилию, он никогда не щеголял ею, как и не увлекался наукообразной терминологией; от обеих этих модных манер он был счастливо избавлен. Потому так легко и непринужденно было обсуждать с ним любую проблему, независимо от того, совпадали или нет на нее наши взгляды.

Он был приверженцем семиотического подхода к музыке, но только как средства для постижения ее художественного смысла во всей его доступной глубине. Выдвинутое им понятие «художественной действительности» в музыке, на мой взгляд, весьма плодотворное, по существу, лежит в том же научном русле. Но понимание важности «несказАнного» в музыке было высшим и неизменным его принципом. Незаменимая роль интуиции, непосредственного ощущения музыкальной ткани зависела и от его первоначального призвания: вероятно, немногие читатели газеты знают, что Морис Шлемович окончил Ленинградскую консерваторию по классу композиции. Желающим ознакомиться с его научными взглядами, хотя бы приблизительно и обобщенно, можно рекомендовать книгу «Введение в музыкознание» (М., 2003), подаренную автором библиотеке нашей консерватории. Кстати, на обложке этой книги помещен маленький портрет Мориса Шлемовича, очень живо передающий его доброту и приветливую обаятельную улыбку.

Общительность и отзывчивость, заботливый интерес к молодежи, равно товарищеское отношение к маститым фигурам науки и студентам — все это еще оживлялось замечательным чувством юмора, просверкивающим по любому поводу, но всегда уместно и соответственно каждой конкретной ситуации. Симптоматично, что его первое выступление у нас было посвящено юмористическим аспектам симфонизма Гайдна, а доклад на конференции «Парадоксы смеховой культуры» (2001) — проблеме комического в чистой музыке вообще.

Он не был кабинетным ученым. Всеми его действиями руководила неуемная творческая энергия, помноженная на общественный темперамент. Отсюда и множество разъездов, и безотказное выполнение частых, трудоемких профессиональных заказов. Его безвременная кончина тоже была связана с этим. Выступив 2 декабря с великолепным докладом на нашей конференции по проблемам интерпретации в искусстве XX века, он тотчас же, еще до ее окончания, поехал в Петербург, где был оппонентом на защите диссертации, а оттуда — сразу же в Вологду, где его ждала напряженная литературная работа. Смерть прервала ее, оставив единственное утешение, что человек покинул этот мир во всеоружии своего научного дара и творческого тонуса, без того увядания и мучительной потери сил, которыми бывают отмечены последние годы многих пожилых людей. Таким — активным и не сдающимся перед трудностями, преданным своему любимому делу — он и останется в нашей памяти.


Профессор, доктор искусствоведения О.В. Соколов

Студенческая газета Нижегородской консерватории "Консонанс"
№12(15) 2005